Выставка «Москва военная в работах Татьяны Мавриной»

Выставка
«Москва военная в работах Татьяны Мавриной»
 
Когда говорят пушки, музы молчат (Inter anna silent Musae), иначе говоря, “Когда страна ведет военные действия, искусство отходит на задний план”. Это крылатое латинское выражение хорошо известно, но так ли оно бесспорно? Отнюдь. И это в полной мере доказала Великая Отечественная война. Страшные испытания, обрушившиеся на советскую страну в 41 году, не только не отодвинули искусство и великое культурное наследие на последние планы, но наоборот, культура стала, своего рода, и оружием, и оберегом.

Многие художники и деятели культуры обращались к пушкинской теме в годы лихолетья. Большой интерес представляют работы художницы Т.А. Мавриной.

Во время войны Татьяна Маврина, большой друг и даритель музея, находилась в Москве. Тогда ею была выполнена серия акварелей с видами московских церквей. В музее хранятся и представлены на выставки не только эти работы, но и уцелевший бесценный документ того времени – разрешение московский комендатуры на пленерную работу. Художнице пришлось просить об этом разрешении, после того, как ее чуть не арестовали во время рисования, приняв за немецкую шпионку…
 

Из воспоминаний Т.А. Мавриной о военной Москве 1941 года

«1941 год! Война изменила жизнь. Темой стала улица. На последнем холсте написала голубые воротники матросов с девицами на танцплощадке в ЦДКА. Писать маслом дальше уже не смогла: некогда, не на чем и нечем, перешла на карандашные рисунки в блокноте. Придумала цель − рисовать церкви. Влюбилась в них как в человека.

Я нашла свою новую тему не сразу. Как-то раз, проезжая по Сретенке, из окна автобуса я разглядела церковь XVII века, спрятавшуюся среди домов и заборов. Ее шатровая колокольня раньше стояла прямо на улице. Колокольни уже не было, да и церковь в любой момент могла погибнуть от бомбежек. Чем я могу помочь красоте? Надо скорее зарисовать все, что сохранилось в Москве, подумала я, пусть хоть на бумаге останется. Не подвела меня Сухарева башня, сказала, куда смотреть. Я стала чуть не каждый день ходить по Москве и потихоньку рисовать.

Заново открывала я для себя любимую еще со времен Нижнего, старую русскую архитектуру. В 1943 году, чтобы рисовать на улице, нужно было получать в МОСХе разрешение властей со всеми нужными печатями. Можно было рисовать подробнее, да и листы брать побольше, но бесстрашия не хватало. Исходила все возможные улицы, дальние края, чаще пешком. Моя мастерская, моя натура — улицы, земля, небо и, главное, церкви, древнерусская архитектура — все, что могло погибнуть от бомбежек. Всю войну рисовала Москву, скопилось очень много рисунков, акварельных и гуашевых, на пьющей краску серо-голубой бумаге или картонках.

Расскажу немного об этом времени. 1941 год в Москве — бомбежки, затемнение окон, фонари не горят, на дорогах и тротуарах белые полосы, чтобы ориентироваться в темноте. Еда в городе исчезла, в рыбном магазине только черная икра по 80 рублей кило, а на базаре картошка — тоже 80 рублей кило, но с бою. Оказалось, что есть икру большими порциями очень противно..., но и её скоро не стало. Добывали мороженую картошку и что придется.

По инерции ещё сохранилось хождение в гости, хоть угощение было очень убогое: котлеты из картофельной шелухи на вазелине, пирожное из кофейной гущи, чай с сахарином — но из самовара. От дома нашего друга искусствоведа Е. Гунста расходились в кромешной темноте. Светили лишь звезды на черном небе, большие, близкие, будто наклеенные.

Невиданная ранее красота города без огней с ночным небом. Можно было разглядывать и Млечный Путь, и все созвездия. Только рисовать нельзя.

Эвакуация опустошила город. В нашей коммуналке из 14 комнат и 38 жителей осталось только 4 жилых комнаты, 10 жильцов и кошка.

Рисовать в Москве начала потихоньку, незаметно. Первая церковь — красная, с золотой головкой — была загородная и находилась за Останкиным, заросшим в те годы лесными колокольчиками. Потом осмелела, и пошли улицы, сначала ближайшие, потом дальние. И все пешком! Часто наброски делала вслепую, водя карандашом по картонке в кармане пальто, потом в чужом подъезде дорисовывала по памяти и уже дома завершала дело красками и пером.

Рисовала запоем, каждый день. За два года 1942-1943 собралось много церквей, монастырей, старинных домов, Кремль зарисовала со всех сторон — сизифов труд! За годы рисования на улице очень сильно развилась память, стала вторыми глазами. А чтобы не заучивать наизусть, обязательно делала с натуры кроки».